Наши сердца бьются в такт. Быстро, безумно. Я слышу её горячий шепот, её слова разбиваются о стены и разливаются тишиной. Она молчит. А я всё слышу её шёпот. Я вдыхаю запах её волос. Они пахнут корицей.
… Слова можно считывать с взглядов, с едва заметной улыбки, нежного взгляда, с солнечного зайчика на бледном плече.

В то далёкое время нам нравилось танцевать у реки, под первым тёплым ливнем. На мне тогда было надето льняное полупрозрачное платье. Дождь играл свою мелодию… Затем мы ели арбуз, спелый сок стекал по подбородку, по рукам, стекал мелкими каплями в разрез платья на грудь, задерживался у пупка и стекал дальше, где его не видно. Дождь смывал с тела сок, размешивал его с водой, а ты помогал дождю и начинал собирать сок — сначала пальцами, потом — языком.

— Ты лучше дождя, — тихо сказала, в тот момент я чувствовала, как у меня обновляется и зацветает кожа…

Звёзды —
лучшие хранители тайн,
мрачных мыслей,
чарующей влюбленности,
лёгкости Души,
неотвратимой потери,
слёз глаз цвета моря,
тихих шагов,
загадочной бури
и безоблачного ветра…

Я должна успеть попросить прощения у тебя.

Прости меня, мужественный Мужчина, с большим, но больным сердцем. Прости, что искала для себя немного места в твоём сердце и в твоей сложной жизни.
Прости, что не понимала тебя, и ты стал «заложником» моей искренности и нежности. Прости, что «навязывала», по-поросячьему, свои переживания и воспоминания. Прости, что была эгоисткой, когда тебя о чём-то просила, заглядывая только в себя, в свою жизнь. Прости, что так многого хотела и ничего не могла дать взамен.
Прости, что желала помочь, и знаки моего внимания, сегодня вызывают у тебя отвращение…
Прости меня за всё, так как не знаю, встретимся ли.

Мальчик с первой парты, если бы ты разбил моё сердце 10 — 20 лет назад, у меня было бы время собрать осколки…

Сейчас времени не осталось.
…

Она задумалась и всматривалась в мир ночного неба, мигающего множеством огоньков:
«Как много знают звезды!»
Вспышки кружились перед глазами, сливаясь в один мерцающий шар, который вращался и вдохновлял к новым мыслям…

Она моя — это самое главное.
С появлением любимого человека жизнь не меняется, она преобразуется. Каждый день, каждый миг, каждую секунду. Мы врастаем друг в друга, крепко сплетаясь тонкими полупрозрачными нитями, чтобы вместе зацвести ярким цветком с крепкими корнями.
Иногда ловлю себя на мысли, что моя жизнь без неё ничего не стоит. Что она действительно нужна и что без неё уже никак. Ибо наши сердца стучат в такт. В такт нашей музыке…
Два сердца. Две души.

Когда она смотрела на него, ей казалось, что на плечах у него отдыхают божьи коровки с тёмными капельками росы на красных крыльях. А когда у него губы обветренные, шершавые, его слова обрывают чешуйки кожи…
Когда он обнимает её за плечи, ей кажется, что он её болезнь, фиалкового цвета. И тогда она старается скрыться в его нежных объятиях, почти не дыша, в мире, построенном на доверии; мире, в котором нет обид.
Есть только Благодарность за то, что есть — здесь и сейчас.

ТАК МАЛО ВРЕМЕНИ ОСТАЛОСЬ,… КАК ЖАЛЬ…

Ночной музыкальный калейдоскоп, разноцветная музыка ночи: фанк, джаз и звёздный блюз. Звучит соло сумерек, бурлит жизнь звёзд в тумане, насыщенная капельным движением.

Она танцует зажигательный танец, слушая голоса огней…

Тихая мелодия будильника осторожно постучала в дверь её сна. Новый зимний день приглашал поздороваться с ним и погрузиться в бесконечные лабиринты запланированных слов, в эмоции, которые придётся испытать в собственной душе, и открытия, которые оставят едва уловимые следы… Осторожными шагами, она приблизилась к двери кухни, где в ожидании любимой церемонии заваривания ждал кофе. Белоснежные чашки наполнялись опьяняющим кофейным океаном, который околдовал своим ароматом всё пространство вокруг…
Кофейное утро, то, которое она так любит! И он рядом… Его лёгкий поцелуй спрыгнул с губ, касаясь её шеи. Мужественные ладони отвернули утренний сон, оставляя его только воспоминанием ночи. А её прищуренный серо-голубой взгляд здоровался с рассветом за окном. Лёгкая улыбка мелькнула на устах, приласкав его лицо…

Была середина января, и мир превратился в снег. Улицы мерцали снежинками, они летели в лицо, при любом направлении ветра, и я тщетно пыталась отгородиться от них меховым капюшоном. Сквозь ветер я услышала, как ты кричишь мне вдогонку моё имя, я сначала даже не остановилась. Казалось, если идти достаточно быстро и достаточно долго, можно оторваться от своих мыслей, вырваться из этого леса вечерних фонарей и, придя домой, отряхнуть из памяти все воспоминания, как снег с пальто.
Но ты окликнул меня снова, и я обернулась. «Аниела, обещай, что я тебя ещё увижу», — разорвался твоим голосом воздух. Снег сверкал в электрическом освещении. Сквозь метель я словно различала звук твоего дыхания.
«Ты меня слышишь?» — снова вздрогнула улица. Я кивнула.
…В тебя влюбляться было категорически нельзя. Ты был чем-то случайным, чем-то летучим, чем-то мимолетным…

Моя девочка, наши отношения, должны были закончиться, и мы знали об этом, и поэтому умышленно не спешили, растягивали время так, чтобы его дольше хватило.
Мы жили немного как сумасшедшие, и нам это очень нравилось. Мы, кажется, перестали, кого-либо видеть, стали совсем асоциальными, акоммуникативными, то есть совсем не такими, какими были раньше, но нам это нравилось.
Я говорил тебе, что ты обязательно должна сфотографироваться голой, потому что нет ничего прекраснее обнаженного женского юного…
… показать весь текст …

Подъём нелёгкий, ветер срывает наши головные уборы… Мы несколько раз хотим вернуться к спокойствию долины, но пока проходим ещё несколько шагов, потом ещё, над озером открывается ещё одна гора, и мы не замечаем, как поднимаемся выше и выше. И мы точно знаем, что всё правильно сделали. Разве не стоят долгий подъём, ветер в лицо того сладкого момента, когда двое влюбленных людей стоят на вершине горы, рассказывают мечты, держась за руку…

Пройдет много лет, и она будет рассматривать фотографии своей юности, и не будет знать, какая она настоящая: то ли та, что была тогда, или та, которая сейчас. Странно — сколько можно так меняться, и зачем, потому что в ней ещё так много всего осталось от девочки, бегавшей босиком по лужам. Девочки, собиравшей полные пригоршни цветков вишни, которые потом высыпала себе на голову, воображая себя невестой. В том далёком детстве каталась зайцем в автобусах, не думая о том, что это нехорошо, потому что это просто было смешно, каталась в метро, выходя на каждой станции, потому что ей хотелось побывать на каждой…

И теперь, кажется, так мало изменилось, и она до сих пор не знает, что такое жизненная мудрость и как это быть мудрой. И когда думает об этом, замолкает…

Автобиография, как жанр, всегда пугал Аниелу больше всего. Она помнит, как в школе принуждали писать автобиографии. И уже после слов: «Я такая родилась…» становилось тошно и дальше писать было страшно, потому что всё написанное сразу перестало быть настоящим. Ибо её биография началась иначе, и никогда неизвестно, какие именно события нужно туда вписывать. Все или только наиболее значимые…, а таких событий много.
Если бы она должна была писать автобиографию, она бы начала с того, что не помнит тот день, когда родилась, но говорят, что он был тёплый.
Впервые в жизни Аниела влюбилась в книги — надолго! Второй раз влюбилась в шесть лет — то есть очень поздно… в голубоглазого хорватского мальчика, поэтому она считает себя лишенной национальных предубеждений с раннего детства.

Потом…
Она влюблялась ещё и ещё в разных людей, но не знает, научилась ли любить…

Аниела смотрела на мир широко открытыми глазами и видела, насколько он прекрасен. Ей нравилось смотреть на цветы и видеть, что они красивы. Смотреть на синее небо и видеть, что это хороший цвет… Она видела только Красоту.
Красота притягивает, ибо совершенна. Она радовалась своей переполненности. Спокойно радовалась, тихо. И рисовала мир. Люди смотрели на её рисунки и прикасались к красоте.
_____________________________________________________________________

Прикоснувшись к Красоте, тебя тянет прикоснуться ещё и ещё раз. В этом и состоит магнетизм нашего мира, нашей жизни…

Осеннее утро с густой тишиной — её можно резать ножом, крошить пальцами и выносить из дома с собой. Тишина в её доме похожа на рыхлый яблочный пирог. Она отламывала кусочки тишины и выходила с ними на улицу. Подбрасывала их в воздух, и они цветными осенними листьями, взлетали вверх. Иногда она забывала о тишине, которую положила себе в карманы, и та превращалась в каштаны, круглые и блестящие, или яблочки величиной с ягоду винограда. Она съедала яблочки, а каштаны складывала на террасе. Иногда, когда каштанам становилось тесно, они исчезали, по нескольку или по одному. Она никогда не выбрасывала их сама. Вероятно, они снова превращались в тишину…

Когда небеса рисуют улыбки, происходят чудеса.
Как их увидеть?
Запрокинув голову вверх, щурить глаза и улыбаться. Ветер сгоняет облака, через мгновение на небе появляются фигурки, это птицы. Но ветер дунул, и улетели птицы, появился лотос на небе голубом, словно в воде. Играет ветер, вдруг в весёлом танце разлетелись лепестки цветка и появились взбитые небесные лошадки, они играют и наблюдают за тобой…
Не чудо ли это?
Чудо улыбки и радости посреди солнечной дымки и прозрачности бескрайнего неба…

—  Мне нравится твоя блузка, — вдруг говорит Эмиль.
— К цвету твоих глаз очень подходит деним. Только вырез здесь должен быть больше. Тебе нужно расстегнуть ещё одну пуговицу…, — продолжает он.
Я не успеваю ничего ответить, потому что Эмиль протягивает руку и расстегивает ещё одна пуговицу…
—  Вот так. Теперь гораздо лучше, знаешь, я занимаюсь дизайном квартир. Но я так, же мог бы заниматься дизайном людей, если можно так сказать. Так говорят, но ты понимаешь, что я имею в виду. Женщины должны знать, какие цвета им подходят, и какие пуговицы нужно расстёгивать. Вот если расстегнуть тебе ещё одну пуговицу, это уже будет совсем другое. Опасно, но вместе с тем прекрасно, — с улыбкой говорит, расстёгивая ещё одну пуговицу…

Ну и пусть, подумала я. Может хоть сейчас он увидит…)

Аниела замечает, как много одиноких людей на улицах… Одинокие перестают говорить, если им не хватает силы воли разговаривать с собой. Они уходят в себя, удаляются от человеческого мира, и речь уходит от них, потому что они больше не нуждаются в общении. И уже ничего не знают о себе, кроме того, что чувствуют себя живой плотью. Вот ноги, руки, пальцы на ногах и руках… Своих лиц они не видят, потому что у них нет дома и нет зеркал.

Они не заглядывают в блестящие витрины магазинов, чтобы увидеть своё отражение, потому что оно совсем их не интересует. И они забывают, что имеют лицо и забывают, что именно по лицу их узнают другие люди. А не по рукам, не по пальцам на ногах и руках, не по ботинкам с оторванной подошвой. Однажды они остаются без лиц, и их имена отклеиваются от них, как плохо приклеенные марки на конвертах.

Жаль, что мы, когда ходим по улицам, не здороваемся с бездомными…

Для неё важно…
— Обладать способностью, что-то делать для других. Не очень много. Тогда, когда другие в этом нуждаются. Быть щедрой и сразу об этом забывать.
— Быть смелой: идти в ночь, потому что так надо, или быть путешественником без приюта.
— Дарить прикосновениями покой другу. Дарить свободу тем, кого любит.